СКАЗКИ О ЛЮБВИ: "ИВАНОВА МУЗЫКА"
Когда Ванька родился, его отец неделю подряд пил и играл на баяне. Даже когда он уже не стоял на ногах, пальцы виртуозно перебирали кнопки, рождая задушевную музыку. Любовь к ней, собственно говоря, мужика и сгубила. Был он желанным гостем на свадьбах, именинах, крестинах… Однажды морозной зимней ночью шёл с очередной весёлой гулянки, упал под забором и отморозил руки. Вышел из больницы чернее тучи, месяц ходил сам не свой, а потом утопился, оставив сыну в наследство свой баян и талант.
Воспитывала Ваню одна мама, простая колхозница с русой тяжёлой косой, аккуратно уложенной вокруг головы, и с грустными глазами. Она до конца дней своих продолжала любить непутёвого муженька и всю себя посвятила неугомонному Ваньке. Рос он добрым, шумным, шустрым ребёнком, который больше всего на свете терпеть не мог школу, зато обожал голубей и баян. Играл с малых лет восхитительно, а пел так, что у слушателей сердце замирало. Только благодаря баяну и окончил школу: за активное участие в самодеятельности учителя натягивали ему тройки. И как ни просила Ивана мать, учиться дальше он не пошёл, как и отец, зарабатывал музыкой. Компании, выпивка, песни, разбитные девчата – всё это безумной вьюгой крутило его молодую жизнь, он словно видел сладкий сон – бесконечный-бесконечный. Очнулся на скамье подсудимых. За участие в драке его осудили на пять лет.
Писала ему в тюрьму только мама. Неровные строчки были размыты каплями слёз. Иван целовал их и клялся себе, что больше никогда не заставит её плакать. Ласковые материнские письма согревали его сердце, давали силы, но через два с половиной года они перестали приходить. Прислала весточку соседка, баба Оксана, мол, мамка померла на Казанскую, схоронили возле отца…
После освобождения в родной городок возвратился совсем другой Иван. Вместо весёлого кудрявого крепыша с горящим, почти девичьим румянцем порог осиротевшего дома переступил худой, бледный, тяжело больной человек – на зоне заразился туберкулезом, а самое главное, больше не хотел играть. Подошёл к баяну, стоявшему на стуле в углу, стёр рукой пыль и вернулся обратно к столу, на котором высилась бутылка водки.
Запил Иван ужас как. На работу его нигде не брали – кому нужен больной пьяница, так что пропивал он материнское добро: ковры, палас, одеяла, кровати, люстру, кастрюльки, чашки, банки, старые иконы, оставшиеся ещё от прабабки. Настал день, когда во всём доме осталось только старое драное одеяло, на котором спал хозяин, и баян, накрытый белой накидкой, давно уже почерневшей от пыли. Мучаясь тяжёлым похмельем, Иван решительно подхватил инструмент и, чавкая весенней грязью, поплёлся к дому бабы Оксаны. Старушки дома не было, вышла её внучка – конопатая полная девушка, блёклая, как прошлогодний цветок.
- За стольник возьми, а, позарез надо, - Ванька приставил ладонь ребром к горлу и заглянул потенциальной покупательнице в глаза.
Та, не раздумывая, вытащила из курточки деньги. Он жадно выхватил их, небрежно опустил баян на лавку и поспешил за водкой, не видя, как долгим взглядом провожает его “прошлогодний цветок”.
Похмелье было опять ужасным. Еле разодрав глаза, Иван мутным взглядом обвёл пустую комнату. Продавать было решительно нечего, и вдруг он снова увидел баян и даже вздрогнул: в стороне от него на подоконнике сидела внучка бабы Оксаны.
- Зачем вы его продаёте? - она кивнула на инструмент. - Это же всё равно что самого себя продать…
Потом она соскользнула на пол и молча протянула Ване банку с рассолом.
- Вы всегда так красиво играли, а я смотрела и плакала.
- Почему? - хрипло спросил он, отставляя спасительный напиток.
- Боялась, что женитесь раньше, чем я вырасту.
Иван горько усмехнулся:
- Как видишь, успела, и конкуренток не предвидится.
Помолчали.
- Тебя-то как зовут? - поинтересовался.
- Люба. Мама ваша Любавой звала. Я ей часто помогала, когда она болела.
Он поднял глаза и внимательно посмотрел на гостью. Из глубины помутнённой памяти выплыл образ пухленькой рыжей девчонки, которая нянчила такого же рыжего кота. Неужели это та самая Любка?! Теперь она превратилась в женщину. Платье плотно облегало её крупную фигуру, подчеркивая бедра и высокую грудь, густые русые волосы спадали по округлым плечам, в них путались лучи смелого весеннего солнца. Сейчас Люба не казалась Ивану блёклой. В этих глазах и губах было столько жизни и нежности, что у него вдруг заболела душа, которую он так долго травил водкой.
- Иди домой, - зло бросил он, - и эту чёртову погремушку неси отсюда. Быстро!
Она ушла, оставив баян, а он долго лежал на своём одеяле и беззвучно плакал, сам не зная почему. Вернулась Любава на следующее утро с большущей сумкой в руках.
- Я к тебе насовсем, - сказала еле слышно.
Ошарашенный Иван вскочил и бросился со всех ног к бабе Оксане, раздавливая тонкий лёд в лужицах.
- Она что, ненормальная, эта ваша Люба? - заорал с порога.
- Ненормальная, - спокойно ответила пожилая женщина, не прекращая чистить картошку. - Вроде твоей матери ненормальная. Та твоего батю всю жизнь любила, а эта тебя, горемыку, и поделать с ней ничего не могу. Она ж с мальства по тебе сохнет. Никто другой ей не нужен, - бабушка вдруг бросила нож и заплакала.
Вернувшись домой, Иван вытащил из старого колодца ведро чистейшей воды, жадно напился до ломоты в зубах, умылся. Холодные струйки сбегали по лицу, шее, рукам, забирались под рубашку. Сел на пороге и вдруг остро почувствовал приближение весны. На старом кусте сирени набухли почки, а неизвестно откуда взявшийся скворец звонко щёлкал незамысловатую песню и щурился на солнце. За спиной Ивана в светлых комнатах раздавались лёгкие шаги любящей его женщины, и теперь он точно знал, что это лучшая музыка на земле…
А за баян Иван всё-таки взялся в тот самый вечер, когда у него родился сын. Правда, к рюмке молодой отец не притронулся. Он бросил пить с того самого дня, как к нему переехала Люба. Живут они счастливо и тихо, правда, со средствами, как и у многих, проблема, но зато есть главное…
- 0
- 0
- 0
- 0
- 0
Комментарии (0)